Он бережно опускает ее на пол рядом с мертвым мальчишкой, а затем поворачивается к старухе, прикованной к стулу; та плачет.
— Это все твоя вина! — заявляет он. — Целиком и полностью. Смерть этого пацана на твоей совести, потому что ты мне соврала!
Карга может лишь реветь.
Теперь, когда бой окончен, Нельсон оценивает урон, нанесенный ему гаечным ключом. Видимо, раздроблена кость — голень распухла, кровь в ней болезненно пульсирует. Правое ухо горит огнем, тыльная сторона кисти побагровела и тоже вспухла. Ничего себе денек выдался. Ну да ладно, боль — это хорошо. Она высвободит массу эндорфинов и не даст расслабиться.
— Пожалуйста, уйди… — воет старуха. — Уйди!..
Конечно, он уйдет… но сначала покончит с делами.
На столе лежит надорванный конверт, а у Нельсона в кармане — зажигалка. Он замечает, что все вокруг: и поваленная полка, и гора книг, и стопки бумаг на письменном столе, не говоря уже о деревянной антикварной мебели — словом, вся комната, а точнее, вся лавка набита легковоспламеняющимися предметами.
Он берет конверт, вынимает зажигалку и щелкает ею до тех пор, пока не взвивается маленький язычок пламени.
— Не надо! — кричит сквозь слезы старуха. — Я выдам Ласситера! Клянусь, я это сделаю, если ты уйдешь и не тронешь остальных!
Нельсон колеблется. Он понимает: это очередная игра, но он готов поиграть. Это даст ему время, чтобы глубже проникнуться жестокостью задуманной расправы.
— Помилуй меня, Господи, — бормочет старуха. — Помилуй меня, Господи…
— В настоящий момент, — напоминает Нельсон, — ты больше нуждаешься в моем помиловании.
Старуха кивает, не поднимая глаз — вот почему он догадывается, что сейчас она скажет ему правду. Вот только всю ли?
— Он у тебя в руках, — хрипит она. — У тебя в руках, а ты об этом даже не догадываешься. — Соня опускает голову — возможно, признавая поражение, а возможно, чтобы скрыть отвращение к себе самой.
Нельсон теряется в догадках, что она имеет в виду… пока взгляд его не падает на зажатый в пальцах пустой конверт с надписанным на нем адресом:
Клэр и Керк Ласситер
3048 Розенсток-роуд
Колумбус, Огайо 43017
Нельсон смотрит на усыпавшие пол конверты. Судя по почеркам, все они надписаны детьми.
— Ты заставляла расплетов писать письма родителям?
Она кивает.
— Что за бессмысленное занятие.
Она кивает.
— И наш друг Ласситер пошел вручить его самолично?
Тут Соня наконец поднимает взгляд, и на лице ее написана такая ненависть, что любо-дорого посмотреть: просто огнедышащий вулкан.
— Ты получил, что хотел. А теперь убирайся к черту!
В жизни Джаспера Нельсона не счесть моментов, когда его лишали права выбора. Как, например, в тот знаменательный день два года назад, когда его транкировал Коннор Ласситер. Или когда его с позором выгнали из Инспекции. Он утратил свою спокойную, обеспеченную жизнь — это тоже был не его выбор. Однако здесь и сейчас у него есть возможность выбирать. Нельсона охватывает что-то вроде священного трепета, потому что он знает: сегодняшнее решение определит его дальнейшую жизнь.
Можно, конечно, сразу уйти на поиски Ласситера. А можно сначала немного помучить здешнюю компанию.
В конце концов чувство гражданской ответственности одерживает верх. Разве не долг всякого хорошего гражданина способствовать очищению общества от вредителей?
Он запоминает адрес, поджигает конверт и роняет его в кучу писем на полу.
— Нет! Что ты наделал! Что ты наделал! — кричит старуха. Письма занимаются, и пламя разгорается все ярче.
— То, что диктуют необходимость и моя совесть, — отчеканивает Нельсон. Затем подхватывает с пола безвольно обмякшее тело Рисы Уорд и выносит его в заднюю дверь, не испытывая ни малейшего раскаяния.
Как она могла так поступить?! Какой же дурой надо быть, чтобы поверить, будто стоит этому человеку получить желаемое, и он оставит их в покое? Она сдала Коннора ни за что. Это не спасло детей в подвале. Это вообще никого не спасло!
Пламя ползет по занавескам, кипа газет в углу вспыхивает, словно облитая бензином. Соня бьется, пытаясь освободиться, но все ее усилия приводят лишь к тому, что стул опрокидывается. Бедро отзывается горькой жалобой, когда стул падает на пол в нескольких дюймах от разгорающегося огня.
Соня Рейншильд знает — смерть близка. По правде сказать, ее саму удивляет, как ей удалось протянуть так долго, если принять во внимание, какое множество активистов ДПР убито в «случайных» терактах хлопателей. Но потерять детей, спасающихся в ее подвале — слишком тяжкое испытание. Бедняга Джек, лежащий неподалеку, легко отделался по сравнении с тем, что ожидает остальных.
Жар постепенно усиливается, а воздух уже не воздух, а иссиня-черный дым. И в этот момент до ушей Сони доходит самый чудесный звук из всех, которые ей когда-либо доводилось слышать. И все мгновенно меняется.
Страхи и раскаяние покидают старую женщину. Она улыбается и делает глубокий вздох, потом еще один и еще, подавляя кашель, принуждая свое тело поддаться усыпляющему действию дыма, так чтобы ей не пришлось мучиться, сгорая живьем.
Она уходит к своему мужу. Они с Дженсоном встретятся в том неведомом месте, куда уходят все. И уйдет она туда с миром в душе…
…потому что волшебный звук, донесшийся до нее из подвала, был треском выламываемого окна.
Замерзшая, недоумевающая, вся исцарапанная, Грейс выползает из-под колючей живой изгороди. Голова кружится; девушку охватывает страх — в первые несколько мгновений она не понимает, как оказалась здесь. Может, ее сбило машиной и отбросило в кусты? А может, кто-то оглушил ее ударом по голове?