Нераздельные - Страница 111

111

— Я хотела тебе кое-что показать, — говорит ему Риса, когда все во главе с Уной и ее «женихами» направляются в главное здание, где состоится скромный прием. Риса вытягивает правую руку. На ее запястье вытатуировано имя.

— Ты тоже, да?

Лев не удивлен. Это теперь в порядке вещей: каждый выкалывает себе на правой руке имя расплетенного. Вернее, не имеет значения, какая это будет рука; важно написать имя на таком месте, где оно ежедневно будет бросаться в глаза. Ходит острота, мол, вашингтонским политиканам стоило бы сделать тату на своих пузах.

— Ты знаешь этого Брайса Барлоу? — спрашивает Лев.

Риса грустно смотрит на свое запястье.

— Нет, это как с теми именами, что на тебе — просто мальчик, которого я никогда не встречала.

— Последние новости слышали? — вмешивается Коннор. — Кто-то предложил соорудить памятник из старой руки статуи Свободы и выгравировать на нем имена всех, кто был расплетен юновластями.

Лев поглаживает сидящего на плече Мапи и улыбается друзьям, стараясь запечатлеть в памяти этот момент, чтобы хранить его до конца жизни.

— Надеюсь, так и поступят, — говорит он. — И я страшно рад, что наших имен там не будет.

77 • Кэм

Жених, получивший во время церемонии кольцо, ходит по залу, прислушиваясь к разговорам участников приема.

— Я слышала, весь союз племен, не только арапачи, грозит выйти из федерации, если Билль о приоритете пройдет в Сенате, — говорит женщина, у которой, как помнится Кэму, печень Уила Таши’ни. — А это несколько десятков племен. Может разгореться вторая Глубинная война.

— Ничего такого не случится, — возражает один из пап СайФая, тот, что повыше ростом. — Президент пообещал наложить вето, если Билль пройдет.

Некоторые участники свадьбы, обладатели коры головного мозга Уила, собрались вместе и делятся сопряженными воспоминаниями. Кэм задается вопросом, ощущают ли эти люди присутствие Уила. Что же касается самого Кэма, то после всех треволнений дня, особенно после обмена кольцами с Уной, он не совсем уверен в своих чувствах. Знает только, что ощущает присутствие Уила каждый раз, когда играет на гитаре. Для него этого достаточно.

Он пытается присоединиться к беседующим «мозгам», но, как это всегда случается, в ту же секунду всеобщее внимание приковывается к нему.

— Считаю, это просто здорово — то, что ты сделал, Камю. Можно называть тебя Камю?

— Ублюдки из «Граждан за прогресс» получили по заслугам.

— А эту кошмарную бабу надо бы посадить пожизненно.

Кэм вежливо извиняется и отходит. Он продолжает прислушиваться к разговорам, стараясь оставаться незаметным, чтобы беседы не переходили на него. Было время, когда ему нравилось всеобщее внимание, его прямо раздувало от самодовольства; но с тех пор он столько раз надувался и сдувался, что выработал иммунитет.

Коннор, следивший за Кэмом с самого начала приема, наконец приближается к нему с несколько смущенным и несчастным видом.

— Эмпатия, — выпаливает Коннор и, прочистив горло, добавляет: — В смысле, теперь до меня дошло и… ну… просто… хочу, чтобы ты это знал.

Кэм не может сообразить, что «дошло» до Коннора, пока тот не рассказывает о своем близком знакомстве с кухонным комбайном под названием «ИКАР», нарезавшим его кубиками и ломтиками, и последующим сшивании означенных частей обратно в единое целое. А потом Коннор задает вопрос, которого не понял бы никто, кроме Кэма.

Схватив собеседника за руку, Коннор заглядывает ему в глаза:

— Как ты заполняешь это? Как ты заполняешь… э… пустоту?

И к собственному изумлению Кэма, у него есть ответ.

— Кирпичик за кирпичиком. И не в одиночку.

Коннор удерживает его руку еще пару секунд, осмысливая услышанное, а затем отходит, удовлетворенный. В этот момент Кэм сознает: в нем нет больше ненависти к Коннору. Теперь он может лишь восхищаться им. Основания для соперничества исчезли. Кэм недоумевает, с чего он вообще когда-то так взъелся на этого парня.

Кэм не знал, что Девушка тоже здесь. Да и откуда ему было знать? Даже если он и видел ее издали, то стоило только отвести взгляд, и он все забывал. И вот она подходит к нему, как раз когда он пытается выбрать хоть что-то из оставшихся на буфете закусок. Такое впечатление, будто сразу по окончании церемонии на буфет напала целая стая коршунов.

— Кэм, я хотела сказать спасибо за все, что ты сделал для нас в ту ночь в Акроне.

Он помнит ночь. Помнит Грейс и Коннора, но…

Как только Кэм поворачивается и видит ее прямо перед собой, его мозг начинает биться в конвульсиях. Ему так больно, что он вынужден отвернуться. Мучительная тоска по утраченному мешается с болью, причиняемой нанитами, выполняющими свою проклятую работу. Кэм прислоняется к стене, чтобы не упасть. Вот почему он знает, кто перед ним.

— Кэм, с тобой все в порядке?

— Да, да, все хорошо, — говорит он, стараясь сфокусировать зрение на участке стены повыше плеча собеседницы. Он видит Девушку лишь краем глаза — неясно, как в тумане — но даже теперь боль слишком сильна, и ему, в конце концов, приходится отвернуться совсем.

— Кэм, зачем ты так…

— Нет, — прерывает он. — Ты не понимаешь. Они заставили меня… заставили меня… — Он пытается объяснить, но мысли путаются, разбегаются, и он уже не сообразит, что хотел сказать. Ведь он даже имени ее не знает! Как ему разговаривать с ней, если он не помнит, как ее зовут? Поэтому он закрывает глаза, сортирует фрагменты и говорит то, что в состоянии сказать.

111